Записки национал-лингвиста - Страница 16

Патентованно ласкают слух одни лишь произведения искусства. Много ли найдётся людей, которых бы не тронуло сравнение с картиной, статуей, мелодией, поэмой? Надо думать, искусство – единственный род человеческой деятельности, угодный языку (архитектуру, понятно, в расчёт не берём, поскольку бесполезное сочетается в ней с насущным).

Подведём черту.

Напрашивается догадка, что язык позволяет нам говорить о самих себе хорошо, поскольку мы – его носители, а носителей надо беречь и не слишком огорчать. Но подспудно он питает к нам глубокую неприязнь.

Ему не нравится то, что приносит нам пользу.

Ему нравится многое из того, что нас убивает.

Ему отвратительно всё, что мы делаем.

Кроме искусства.

Потому что главное для него, получается, красота.

* * *

В отличие от других народов мы, русские люди, с большей чуткостью прислушиваемся к пожеланиям родной речи и вредим себе везде, где только можем. Мы спустя рукава обустраиваем свой быт, мы погрязли в собственных отбросах, нам трудно пройти мимо стены, не испохабив её афоризмом, при взгляде на что-либо общественно полезное нас немедленно подмывает его сломать. Иногда мы, правда, пытаемся противостоять требованиям языка, и тогда нас тянет сломать что-нибудь красивое.

«Нельзя же предположить смешную мысль, что природа одарила нас лишь одними литературными способностями!» – воскликнул в отчаянии Фёдор Михайлович Достоевский. Разумеется, нельзя. Оружие мы тоже неплохо делаем, поскольку язык против него ничего не имеет. Во-первых, изящные штуковины, во-вторых, вред человеку наносят.

И всё-таки, знаете, манят порой уют, чистота, благоденствие… Возможно ли их достичь и если да, то каким способом?

Первое, что приходит в голову: утратить языковое чутьё и тупо заняться приборкой территории. Но для этого наш народ-языкотворец слишком талантлив и упрям.

Впрочем… Теоретически имеется одна возможность, хотя не представляю, осуществимо ли такое на практике. Язык невозможно одолеть, но почему бы не попытаться его обмануть? Скажем, оставив слово в неприкосновенности, изменить его эмоциональную окраску, то есть наше к нему отношение.

Перестав быть бранным, имя потребует от нас большей теплоты к обозначаемому им предмету. Подумайте, насколько улучшится уход за крупным рогатым скотом, когда корова начнёт звучать гордо!

Но для этого необходимы добровольцы. Необходим безумец, способный, рискуя физией, с нежностью назвать любимого человека чем-нибудь полезным. Только чур не прибегать к уменьшительно-ласкательным суффиксам!

2006

Языку — видней, или Нужна ли борьба с борцами?

Очередной опрос на нашем сайте провел, скорее, не прозаик Евгений Лукин, а лидер партии национал-лингвистов. Давайте посмотрим, от каких влияний, по мнению поклонников фантастики (720 участников голосования), следует оградить родной язык.

Молодёжного жаргона — 6 %;

Мата — 23 %;

Иноязычной лексики — 13 %;

Произведений, авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского — 36 %;

Ничего не надо делать, все идет как надо — 22 %.

Что ж, в конце концов я честно предупреждал главного редактора, что организатор из меня, как из валенка мортира. Конечно же, следовало в вариантах ответа ограничиться только теми явлениями, с которыми нас действительно зовут бороться (мат, жаргон, иноязычные словеса). Нет, угораздило меня вставить отсебятину в виде произведений, «авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского»! Естественно, что данный вариант огреб большинство голосов. Потому что достали.

И поди теперь пойми, за который пункт проголосовали бы эти тридцать шесть процентов, окажись я умнее! За третий? За пятый?

Сам, короче, виноват, в чем искренне раскаиваюсь.

Но, даже учтя эту оплошность, результатами опроса я, честно скажу, слегка потрясен. Как минимум сорок два процента борцов за чистоту языка! Это впечатляет.

Гордыня нас обуревает, господа, гордыня. Всяк полагает, что он владеет языком, в то время как на самом деле язык владеет нами. Он — программа, а мы для него не более чем скоропортящееся и легкозаменяемое «железо». Он живет тысячи лет, мы же… Ладно, не будем о грустном.

Начнем, как это у нас водится, с мата.

Под нынешним своим именем он бытовал еще при протопопе Аввакуме («Оне, горюны, испивают допьяна да матерны бранятся, а то бы оне и с мучениками равны были»). Образчики матерных речений, записанные примерно в те же времена Олеарием, практически не отличаются от нынешних. Подобно реликтовым животным они благополучно дожили до наших дней, ничуть при этом не изменившись. И ведь нельзя сказать, что у них не было естественных врагов. Были, и какие! Законодательство, например.

Не помогло.

«Бранное слово, — горестно констатировал Ф. Н. Плевако, — это междометие народного языка, без него не обходится не только ссора, но и веселые, задушевные речи».

«Отучить народ от ругательств, — утверждал склонный иногда к романтике Ф. М. Достоевский, — по-моему, есть просто дело механической отвычки, а не нравственного усилия».

Однако секрета этой механики он, к сожалению, не раскрыл.

По расхожему, но безусловно ошибочному мнению, мат мы переняли у татаро-монгольских захватчиков. На мой взгляд, он возник гораздо раньше и ни у кого не был заимствован. Но, даже если поверить в его татарское происхождение, все равно получится, что русский мат на несколько веков старше современного языка и звучал еще в древнерусском. Не зря же в нем то промелькнет форма двойственного числа, то померещится аорист. Вот и гадай после этого, кто кем засорен.